Его дух колыхался между явью и сном. В том месте свет был тьмой, а тени – светлыми, и он двигался наобум, следуя за черным ликом далекой звезды. Он не помнил ничего и не знал ничего. Там не существовало мыслей и слов.
Пучина злых сновидений засасывала его все глубже и увлекала вниз, вниз, но он вырывался из липких объятий в поисках Надежды. Кидался в неведомое, но его возвращали на место, и всплеск счастья разбивался о бетонную стену непонимания неодушевленных и эфемерных сущностей, что витали, ползали и бегали вокруг. Они тоже не могли мыслить и скорее существовали, чем жили, но он хоть обладал возможностью чувствовать, и становилось невыносимо одиноко от того, что в окружающих не находилось тепла для него. Маленькой частички тепла и света, совсем немного, совсем, только то, что он заслуживал и чем, без сомнения, поделился бы сам.
Но любовь оборачивалась ненавистью, а переполнявшее душу счастье – горечью разочарования. Только что зародившийся крик радости, который он послал во вселенную, превратился в стон отчаяния. Как близко от края до края на клинке жизни… как легко соскользнуть с тоненькой ниточки, на которой мы балансируем, чтобы не соскользнуть в бездонную пропасть, ад…
Да это же банально. «От любви до ненависти один шаг».
Я бы еще сказал – от жизни до смерти, ведь не так просто уловить, жив ты еще или уже мертв, а если смерть еще должна прийти, то когда; я бы еще сказал – от реальности до фантазии. Мечты в реальность воплощались нередко, и это ощущал на себе каждый, как и то, что видимое оборачивалось миражом.
Грани сливаются в одну грань, а потом оказывается, что граней нет вовсе.
Так и он, герой рассказа, не найдя выхода в лабиринте своего Я, ушел в запределье. Разочаровавшись в одном и не успокоившись вторым, он стал искать третье. Третьего не было в его мире, и пришлось расстаться со всем прежним, разрушить барьеры и сжечь за собой мосты. Уход грозил забвением, уничтожением, но он уже поднимался из глубин черного моря смерти на поверхность, начинал снова дышать и ВЕРИТЬ.
Когда забившая дыхательные пути соленая вода вырвалась из него вместе с кашлем, криком и неверием, окружающий мир обрушился на него, как гора песка. Вернулись все физические ощущения, и они были не слишком приятными – он барахтался, шлепая по холодной воде руками и ногами, пытаясь удержать на плаву в бескрайнем, как космос, море… соль лизала многочисленные раны на теле, а холод заковывал в ледяные оковы, лишающие движений, так нужных сейчас для выживания.
Но слава богу – рядом оказалась лодка.
– Человек! – ясно было, что кричал молодой юноша. – Яневар, давай, тащим его сюда!..
Потом – размеренное ворчание старика, в котором утопавший не мог разобрать слов; он тратил последние силы на выживание, и ему явно было не до того.
А тем временем плывшие на лодке оказались совсем близко, голоса их звучали прямо над головой утопавшего. Уже без лишних разговоров юноша со стариком вытащили его, мокрого, сопротивлявшегося и злого, положили в лодку и успокоили, чтобы тот не перевернул судно и не заставил их добираться до суши вплавь. Берег же был совсем недалеко на самом деле: рыбаки не осмеливались выбираться далеко в море на таком ветхом и убогом суденышке.
Они выкачали всю воду из недавно утопавшего – ее оказалось на удивление мало, но у рыбаков на это удивления не хватило. А может, народ они были такой. Невозмутимый.
После этого, не чувствуя спиной неровности досок и выпиравших из них гвоздей, вытащенный из моря рухнул в сон. Он незримой пеленой окутал его только что рожденное сознание, но не как продолжение недавнего забытья, а как провозглашение новой жизни.

Его звали Фейрен, и это было первым сочетанием звуков, произнесенным им. Однако люди, те, что первыми встретились ему, нарекли его Браном. На каком-то малоизвестном, но древнем и почитаемом языке это означало «Рожденный Морем». Справедливо… Бран принял это имя как свое собственное, и из уважения к «поймавшим» его рыбакам, и просто потому, что оно ему понравилось. Но имя «Фейрен» никогда не исчезало и не исчезло из его сознания до самой последней секунды жизни, оно стало его сокровенным именем, которое знал лишь он сам, да стены, с которыми он говорил, да духи, что были ему покровителями.
У моря стоял небольшой городок, население которого занималось в основном рыболовством и иногда охотой, в соседнем лесу, – в городке том и жил рыбак с сыном, которые спасли Брана, и их жены. Дом их, приютившийся на окраине городка и у самого берега, любезно предоставил Брану крышу над головой и еду, временно считая своим гостем. Яневар, старый рыбак и хозяин дома, посмеивался, говоря, что Бран принадлежит ему, ведь является его уловом. Иммина, жена Яневара, косилась на незнакомца и шептала неслышные ни для кого, кроме нее, охранительные слова. Как старая, консервативная, не готовая к новому женщина, она побаивалась Брана и считала злым бесом, посланным им на погибель. Сын Яневара и Иммины, паренек лет двадцати Койрон единственный подумывал о том, кем Рожденный Морем действительно был и откуда появился. Но раздумья его так ни до чего и не дошли; не помогли даже долгие раскопки в летописях и древних сказаниях у местного книжника.
Жена Койрона, Далайя, относилась к Брану с той же сдержанной симпатией, что и муж.
Бран даже внешне выглядел совершенно иначе, нежели здешние жители. Самые высокие приходились ему по плечо, но зато даже худющий и хрупкий Яневар был шире в плечах и полнее – Бран казался вовсе ивовой веточкой, и кто-то шутил, что если посмотреть на чужестранца сбоку, увидишь одну прямую линию, тонкую, как нить. Черные волосы Брана разительно отличались от рыжих кудрей морского народа, цвет кожи был совершенно белый, а глаза сверкали разными цветами, левый – зеленым, правый – фиолетовым.
Чудной. Все дивились, почему Брана не пришлось, как маленького ребенка, учить языку. Он постигал все сам, с каждым выловленным из разговора словом, отчего-то смысл любой фразы становился в секунду понятным ему. Хоть он и не знал ни одного слова в тот момент, когда рыбаки поймали его – кроме «Фейрен», его истинного имени... Учился Бран на удивление быстро.
– Меня наставлял отец, что к любому улову нужно относиться серьезно, – пояснял как-то Яневар Брану. – Все, дарованное морем, послано во благо рыбаку, а значит, и твое появление не было ни плохим знаком, ни бессмыслицей. Когда мы из воды тебя тащили, я даже удивился немного, откуда ты такой взялся, но потом все встало на свои места. Хотя здесь все не на своем месте, уж я-то знаю. Мне неизвестно, откуда ты пришел, но в наших краях люди давно забыли, что такое настоящая жизнь. Нам почти неизвестно удивление, а наши чувства по большей части притворны. Мы живем в театре – играем, причем наискучнейшую пьесу. Ты мог бы помочь нам, если бы наш мир был не столь пластичен, а мы – не столь черствы.
– Пластичен? – спросил тогда Бран. – Что ты имеешь в виду? С чем ты сравниваешь?
– С чем – не знаю. Но в каждом из нас есть память об иных мирах, разве нет? Во мне сидит точно, пусть я и не могу выразить это в словах. А наш мир изменчив. Посмотри на небо. Оно голубое, и ты думаешь, что так будет всегда – нет. Мы, обитатели приморского городка, привыкли к изменениям цвета неба и не подозреваем, каким оно окажется завтра утром – розовым, зеленым или белым, голубым, черным, красным… В других городах, как я слышал, оно постоянно, но в нашем почему-то меняется каждый день…
Бран подозрительно покосился на старика.
– Я ни разу не видел этого, хоть уже здесь четыре дня. Небо голубое. Такое, каким оно должно быть.
– Правда? – рассеянно пробормотал Яневар. – Ну, что поделать, все в точке зрения, с которой человек смотрит. Может быть, мы просто сумасшедшие.
Бран не терял времени даром и много общался с людьми городка, изучал их жизнь, расспрашивал о мире. А вставая рано утром, он отправлялся на пляж и долго бродил по нему, наблюдая за восходящим солнцем и отыскивая необычные камешки у линии воды. Эти камешки он собирал в отдельный мешочек из кожи, подаренный ему дочкой сапожника, милой девушкой, которой приглянулся Рожденный Морем. Камни, считал Бран, обладают особой силой, и знанием, которое он хотел заполучить всем сердцем.
«А ведь каждый знает о своих родителях, – думал Бран, послушав разговоры горожан и узнав наконец о самих основах жизни. – Каждый растет под их присмотром, строгим и любящим присмотром матери и отца, воспитывается ими, получает от них наследство в виде знаний… Каждый имеет право на любовь тех, от кого он произошел, на их заботу – но не я. Я другой. Я пришел с океанских глубин, а может – из более отдаленных мест, и никто не может сказать мне, родился ли я в море или только был выброшен в него настоящими родителями. Никто не может сказать ничего про меня, ничего про этот мир, ничего про жизнь вообще. Те фразы, что я слышу – ответы на заданные мной вопросы, но я не услышал пока самого главного. Ответа на тот вопрос, что я не задал и никогда не задам, ответ, который предупредит вопрос и станет основой моего пути».
Люди пока молчали. Море, камни и песок – тоже, но в своем молчании они были разговорчивее людей. Фразы их будто бы и начинались – волны нашептывали, подхватывал ветер, кричали чайки – но в какофонии исчезало главное, а слова обрывались на половине.
«У моря свой язык, – учил Брана Яневар. – Язык жизни. И само оно все, как жизнь – ответь себе, каким ты видишь море, и поймешь, каким ты видишь самого себя».
Наверное, так. А Бран представлял море как вечно изменяющееся, перерождающееся, движущееся куда-то существо. «Оно странник, – думал он. – Странник, ни разу не сдвинувшийся с места…» Неудивительно, что Бран заказал себе у портного накидку синего цвета – то есть цвета моря; Яневар пожертвовал для друга частью своих вещей, но Бран, чувствовавший и так неловкость перед ним, договорился с портным. Расплатиться он собирался работой по дому, которой у каждого было в избытке.
«Странник, ни разу не сдвинувшийся с места…» Фраза засела глубоко в сознании Брана, и он каждое утро, бродя по берегу моря, задавал себе вопрос – что это значит? И куда поведет ЕГО дорога, остановит здесь или поманит в иные места?
Вечером он уходил в лес, и там, в тишине, медитировал. С предчувствием ночи в нем просыпались темные стороны души, и он давил их в себе, а иногда старался принять наравне со светлыми. Равновесие в душе редко достигалось, но когда это случалось, Бран видел во сне море и то, как он идет по воде на Другой Берег – в противоположную от этого берега сторону, туда, где краски были ярче, а люди – лучше. А утром вставал и вновь шел на пляж…
Иногда он видел на берегу детей, весело резвящихся и встречающих рассвет играми. Обычно их было семеро: три мальчика и четыре девчонки, они прибегали на пляж в тайне от родителей, еще спящих. Для детей это был час свободы от старших; поскольку над ними никто не надзирал, они могли делать все, что им хотелось. Исключениями, конечно, были дни, когда рыбаки выходили на утреннюю рыбалку. Бран, внезапно раскрывший этот маленький секрет, не сдавал их, только незаметно подсматривал за ними, – не чтобы кинуться на помощь, если понадобится, а просто из любопытства.
С удивлением он отмечал, что в мире восьмилетних детей было все. И дружба, и любовь, и предательство; в нем было и беззаботное веселье, и страшные, горькие разочарования. Не существовало только одного для этих непосредственных, мудрых в своих наивности созданий – фальши. Дети постоянно играли, но даже в играх своих они были искреннее, чем взрослые – в жизни.
«По-настоящему взрослые люди – не те, что перестали быть детьми, – рассуждал Бран. – Это те, кто умеет возвращаться к детству, когда нужно».
И радостно, сам будто втягиваясь в восхитительный мир детей он смотрел, как худощавый шалопай Миккей, сын рыбака Ивея, краснея преподносит цветы своей подружке, как Поттар дерется с Волотом, поссорившись из-за права обладания Песчаным Замком, как грустная девчушка с чудным именем Алеллея плачет, не принятая в игру… Иногда Брану даже хотелось их другом, вместе с ними плескаться в теплых волнах моря, бегать по песку босиком, бороться понарошку с мальчишками, глуповато улыбаться девчонкам – но он знал, что ему нет туда пропуска, как бы ни был он симпатичен детям.
«Взрослые – это те, кто умеет возвращаться лет на двадцать, тридцать, сорок назад и быть снова ребенком?.. Значит, мне никогда не стать взрослым просто потому, что я лишен прошлого».
А значит, у него не было и будущего, с каким рвением Бран бы ни искал его – в море, в лесу, в небе или на земле, среди людей или вдали от них.
«Я человек ниоткуда. И иду никуда», – с сожалением, яростно пронзавшим сердце, признавал он.
Очередной надеждой, показавшейся Брану последней, стало знакомство с местной ведуньей. Оно произошло на восьмой день от его появления в городе, хотя Бран недоумевал: городок иногда казался деревней и был столь небольшим и тесным, что встреча эта была обязана состояться много раньше.
Бран как раз мирно, в раздумьях опустив голову на грудь, шел по лесной тропинке, окруженный могучими соснами и такими же задумчивыми и мудрыми, как он сам, вязами. Травы свивались в кольца у его ног, а цветы, готовые уже закрыться в предвкушении ночи, поворачивали к нему головки и молчаливо кивали вослед. Птицы давно не пели, уступая место стрекотанию сверчков, уханью совы и шуршанию ежей. Но ночная симфония тоже пока не начиналась, и весь лес застыл в молчаливом ожидании.
Бран тоже ждал, сам не зная чего – просто все его существо, тело и душа, разум и сердце, сжалось в туго сплетенный комок нервов и ощущало приближение Неведомого. Каждый сантиметр его кожи, казалось, чувствовал ветерок из распахнутых настежь ворот чужого мира…
Сумерки – переходное время. Когда лодка солнца причаливает уже к берегу-горизонту и покидает простор неба, уходя в мрачные подземелья, наступает пора исчезновения одних теней и появления других… Теней разума, теней в людских душах.
Сомнения и возникавшие у Брана вопросы разрешил крик – нечеловеческий. Это, скорее всего, была птица, но птица, ему неизвестная, и у Брана встали дыбом волосы, когда над деревьями промчался душераздирающий вопль. От его звуков застывала кровь в жилах, настолько он был исполнен животной дикости, злой радости и, возможно, даже кровожадности. Бран опешил от такой смеси чувств, чуждых ему столь же, сколь капле дождя чужда хитрость.
Разрываясь между любопытством и страхом, впервые им испытанным, Бран застыл без движений.
Потом неясная фигура прошмыгнула между деревьями впереди, в кустах зашуршало. Ужас уже не давал совершать ни единого лишнего шага Брану, он словно примерз к земле и совершенно не мог двигаться. Враг – а Рожденный Морем сразу понял, что это враг и осознал, что это ранее незнакомое ему слово значит – почувствовал страх противника. Тень мелькнула еще раз, теперь уже слева от тропы и совсем близко. Бран никогда не жаловался на глаза и считал себя зорким (с берега мог увидеть далеко отплывших в море рыбаков, их лица и даже догадаться по движению губ о том, что они говорят), но призрак его врага появлялся на секунду и снова исчезал – просто таял в воздухе и через некоторое время появлялся в другом месте. Такие странности поразили Брана еще больше, и он готов был сдаваться без боя.
Стремительное движение противника уместилось в одно мгновение; лица Брана холодным клинком коснулось дыхание мертвеца, но Рожденный Морем успел отпрянуть вовремя, и длинные призрачные пальцы избороздили воздух. Тень падала в землю – не на, а именно В землю, словно собиралась пройти сквозь нее.
Тут же, уловив нужный момент, к Брану поспешила неожиданная помощь.
Наперерез тени кинулась человеческая фигура, легла на землю и выставила вперед руки в загадочном жесте. Бран даже не успел толком сообразить, что произошло, и уловить движение незнакомца – тот просто внезапно оказался на земле, совершив бросок со стороны спины Брана, и атаковал призрака. Нападение было явно не физическим, скорее магического плана, и сложенные в странный жест пальцы только подтверждал догадки. От рук исходило зловещее сияние цвета молодой крови.
Облик незнакомца был крайне неопределенным, и Бран даже не понял, кто явился к нему на помощь: девчонка или мальчишка, мужчина или женщина. Фигуру окутывал туман, делавший размытыми черты лица, а одеждой ей служила просторная мантия, могущая принадлежать человеку любого пола.
Вспышка. Нападавшая на Брана тень шарахнулась от незнакомца и на секунду потеряла четкость силуэта, но не исчезла совсем. Похоже, она хотела уйти, но не смогла: ее держали на прочном невидимом поводке. Дернулась – и судороги боли прокатились по призрачному, полупрозрачному телу.
Охотник стал дичью. Существо, напавшее на Браном, само оказалось пойманным в ловушку – так зверь, гнавшийся за жертвой, внезапно попадает в капкан. Обида, злость, боль, унижение… что можно испытывать в такой ситуации?
Бран скосил глаза на своего защитника, еще больше убедившись в своем предположении – тот будто бы действительно держал (держала?) в руках натянутую веревку. Локти двинулись назад, и противник устремился навстречу поднятому кулаку; перевернулся в воздухе, как тряпичная кукла, упал в сырую траву.
Следующая минута заковалась в молчание, будто в стальную броню. Поверженный не двигался, а победитель молча поднялся, встал на корточки и начал отряхивать одежду от налипшей грязи и травинок. Видно было, что бросок дался ему нелегко, он вспотел – и под намокшей от пота накидки проступили-таки очертания женской груди. Это была девушка.
Она откинула капюшон – по плечам рассыпались прекрасные волосы цвета воронова крыла. Бран увидел прекрасное лицо с мягкими, даже кошачьими чертами; он назвал бы его красоту «восточной», если бы знал – и если бы весь мир, в который он попал, знал – что это означает. Раскосые глаза девушки были окружены ореолом длинных ресниц, взлетавших и опускавшихся так часто, как трепещут крылышки колибри. Алые губки контрастировали с бледностью лица, были небольшими и пухлыми, вообще во всем облике девушки доминировала миниатюрность, изящность, грациозность, так что невольно вспоминались повадки кошки. Но Бран отчетливо ощущал, что за скромной и стыдливой красотой скрывается много Силы – не будь истощена девушка сейчас, он физически бы почувствовал исходящие от нее потоки энергии.
Больше всего сил забирают именно такие мгновенные атаки, а не долгие бои.
– Я м-м-м-огу помочь? – пролепетал Бран, делая шаг к девушке. – Вас проводить в город? К…к…к лекарю? И… про… спа… я…
Он даже сам не понял, что его больше смутило – внезапное нападение и спасение либо сама спасительница.
– Не надо, – девушка улыбнулась. – Я и есть лекарка. Сорви мне вот то растение.
Бран повиновался, и через три секунды пальцы девушки уже сжимали зеленый стебелек. Разотря листочки, она положила их к себе в рот и усиленно задышала, закрыв глаза.
– А ты и есть тот самый Рожденный Морем, да? О тебе многие говорят.
Вряд ли фраза предполагалась как вопрос, но Бран на всякий случай кивнул.
– А обо мне многие говорят?
Улыбка на прекрасном личике девушки превратилась в ироническую ухмылку, вовсе ей не шедшую.
– Не люди, если ты об этом подумал. Но я все равно многое о тебе знаю.
– Не люди… а кто тебе мог сказать обо мне, если не люди?
– Как раз наоборот. Что могли о тебе мне сказать люди? Ты ведь не человек.
Бран сощурил глаза. О чем она говорит? Зачем она вовсе затеяла такой разговор? Бран не знал, человек ли он, но вовсе не хотел это обсуждать в такое время и в таком месте. Но не мог и прервать разговор.
– К чему ты?
– Да ни к чему! Вечно видишь в словах скрытый смысл? Я говорю лишь о том, что я вижу. А сейчас я видела вовсе не благоприятную картину и поняла, что тебе нужно помочь. Не стоит бродить в одиночку по лесу таким созданиям, как ты. Это может обернуться плачевно.
– Для кого? – тупо спросил Бран.
– Для тебя! – прыснула девушка. – Для той части себя, которую ты осознаешь.
– Ты говоришь загадками.
– Я и есть загадка.
– Тебя как зовут?
– Да в принципе никак. Мое настоящее имя я не раскрою никому, потому что опасно, а все меня зовут просто Ведуньей – я действительно городская ведунья. Или Элией, реже, что означает то же самое на древнем языке. Оттуда же и твое имя Бран, кстати.
– Ясно. Так что ж делать будем теперь? – Бран присел на корточки рядом с ведуньей.
– А что нужно? Я дам тебе совет: не ходи в лес. Тебе нужно быть ближе к морю и к людям. Они дают тебе силу, а лес – отнимает. Иди лучше сейчас домой, а завтра встретимся. Спросишь у Яневара, где находится мой дом. Мне многое нужно тебе рассказать и многое объяснить.
– Хорошо…

Они стали друзьями – настолько, насколько ими могут стать существо, пришедшее из другого мира и молодая ведунья. Бран многому научился от Элии, он ходил к ней каждое утро и во время того, как она готовила снадобья и занималась другой мистической работой, принимая или отвергая его помощь, они разговаривали. Ведунья рассказывала много об устройстве вселенной, толковала сны Брана, пыталась разобраться в причинах, приведших его в их городишко. Главного Элия так и не понимала: где начинается путь Брана и из каких мест он ведет, а если он начался здесь – кто создал Брана?
Это не стало заменой прогулок Брана по берегу моря; восход солнца он встречал там, памятуя о том, что Ведунья просыпается позже него, а потом уже шел к ней. Та серьезно относилась к его собирательству камней и разговорам с окружающим миром – морем, чайками, ветром.
– С кем бы ты ни говорил, ты говоришь с собой, – поучала она, помешивая длинной ложкой дурно пахнущее варево. – А значит, лучше познаешь себя. Мир вокруг нас – только лишь наше зеркало, порой гладкое, а порой и кривое. Никто не знает себя по-настоящему, а потому и не видит в других своего отражения, а может, и наоборот…
– Как наоборот?
– Человек не привык относить все происходящее на свой счет. Ему нагрубили – он думает, что это несправедливо, думает, как много в мире людей, способных нагрубить ни за что, но никогда не подумает, что и он относится к этой категории… А тем временем зло происходит только с теми людьми, которые сами способны его сотворить. Мир тебе платит той же монетой, что и ты ему.
– Мало кто в это поверит, – с сомнением отозвался Бран. – Да и мне-то не особенно верится. Я убедился, что зло происходит и с очень добрыми людьми.
– Не сочти, что я говорю от зла к тем людям.., – грустновато улыбнувшись и сдувая пену со снадобья, ответила Ведунья. – Я понимаю, что это несправедливо, ведь ни один человек не заслуживает произошедших с ним бед, сколь незначительны они бы были… Но в мире царит другая справедливость. Человеку засчитываются все его поступки, все мысли, все мыслишки, даже не уловленные им, и возвращаются – говорят, увеличенные к тому же в три раза.
Бран кивнул. Странно.
Элия вообще разрушала все то понимание жизни, что с усердием строилось в нем Яневаром и семьей Яневара, другими жителями городка и самим Браном. И дело было не только в рассказах Ведуньи – еще и в ней самой. Бран думал раньше, что по внешности можно разгадать человека, но Элия – не имея, впрочем, такой цели – убеждала в том, что внешность обманчива. Легкомысленная красота ее, прекрасная девичья вздорность в облике скрывала великую силу и мудрость.
– К тому же: люди многому не хотят верить. Боятся признать то, что отрицать невозможно.
– Но ты говорила: то, во что человек не верит, не существует для него, – возразил Бран.
– Да. Но не совсем так. Есть вещи, к которым это применимо, есть и другие… Например, человек не сможет отречься от свободы воли – он будет отягощать себя сотнями дурных привычек, становиться рабом своего характера или окружающих людей. Всем будет казаться, и ему в том числе, что каждым его движением управляет кто-то другой и он не обладает вообще волей и свободой выбора. Но это ложь. Ведь тот принцип, по которому живет бедняга, принцип зависимости, он выбрал сам.
– Так ты не признаешь никаких препятствий для человеческой свободы? – удивился Бран.
– Почему? – ответила ему удивлением же Ведунья. – Границы существуют, просто они слабее, чем мы привыкли считать. Заключаются они в предрассудках, которые нам впихивают с самого рождения, те самые, что ограничивают нашу свободу и контролируют действия – границы в тех самых законах мира, физических и духовных, вроде того закона Равновесия, о котором я только что говорила тебе.
– То есть от закона «на добро отвечают добром, а на зло – злом» можно уйти? – спросил вконец озадаченный Бран.
– Уйти – вряд ли, подчинить себе – можно. Я слышала про некоего Праведника – человека, проповедовавшего другую справедливость, истинную по сравнению с обычной. «На все, и добро, и зло, нужно отвечать добром». Он говорил, что зло, совершенное в качестве мести, злом так и остается, и за него тоже нужно будет платить; а человек, вышедший из рамок обычных представлений, может отвечать даже на зло добром и получать добро в ответ… Именно такой человек достигает высших ступенек лестницы, имя которым мироздание, и приближается к Богу – то есть к себе.
– То есть, он считает, что человек и Бог – одно и то же?
– Нет. Бог – абсолютное воплощение человека, точнее, тех черт в нем, «от которых не убежишь». Он абсолютно благ.
– И что, ты согласна с Праведником?
Ведунья мелко и мелодично рассмеялась – не над словами Брана, но как будто к ней пришла внезапная и очень смешная мысль.
– Может быть, я и есть Праведник!
Бран недовольно нахмурился.
– Но ты…
– Но я девушка, не переживай, – Ведунья послала ему взгляд, тотчас же убедивший Брана в сказанном. – Праведник – это не только и не столько реальный человек, живший в далеком прошлом, сколько идеал в душе каждого из нас. Для многих людей он стал символом пути, по которому шел и на который увлек тысячи, сам того не хотя…
– Для многих – это для кого? Для вашего города? Или…
– Никто, кроме меня, в этом городе и слыхать не слыхивал ни о каком Праведнике. Я одна знаю его историю.
– …но почему ты говоришь?…
– Я говорю так, потому что существуют другие миры кроме нашего. Вполне возможно, что Праведника знают в самых отдаленных друг от друга измерениях; столь же возможно, что варианты этой истории заметно отличаются друг от друга… Праведнику дают имена, одно страннее другого, приписывают чудаковатые особенности и родства, а как было на самом деле и было ли вообще – сказать сложно. Да и это не главное, сам понимаешь. Я поймала на небесах Слово о нем и рада, что удостоилась такой чести. В конце концов, Праведник – он для каждого свой, неизменно в нем лишь то, что в сердце любого человека. Так что Путь Праведника – это путь всего человечества.
– Я понимаю.., – закивал Бран и, сам не зная для чего и не поняв своего вопроса, добавил. – Но а если этот Путь кого-то стеснит?
– Стеснить могут только слова и те предрассудки, которые в человеке заложены. О чем ты говоришь? О том, что кто-то не захочет пойти по уже пройденному пути? Так не бывает путей, по которым шли, потому что каждый человек имеет свой… только в конце все дороги сходятся в одну. Путь Праведника – это в первую очередь путь свободы. Он никого «стеснить» не может.
На этом разговор Брана с Элией не окончился, но Рожденный Морем не способен уже был воспринимать слова собеседницы – и та прекрасно поняла это, прервав серьезную тему и перейдя на обыкновенную, бытовую.
Брану нужно было время – много времени – чтобы осмыслить услышанное.

Нараставшее в Бране НЕЧТО достигло своего апогея через три дня, во время странного разговора с Яневаром.
Утром Рожденный морем, как всегда, тихо ходил по берегу, и успевший раскалиться песок обжигал его ступни. Дети сегодня не собирались – по какой причине, Бран не знал – и он был оставлен наедине со своими мыслями, с морем, ветром и камнями…
«Двадцать один день бесплодных размышлений.., – тягучим, отвратительно-горьким потоком лились мысли Брана. – Двадцать один день в городе, не имеющем названия, в городе, откуда нет выхода…»
Он это понял на седьмой день, как раз перед знакомством с Ведуньей: душно стало в городе, обстановка вынуждала делать однообразные, не имеющие никакого смысла вещи. Бран хотел большего. Ему показали направление, по которому он смог бы «попасть в другое людское поселение, ранее успешно с нашим городом союзничавшее».
Дорога шла через лес, знакомый отчасти Брану, но стоило ему отдалиться лишь на метр от того максимального расстояния, на которое он отходил от города, ему стало смертельно плохо. Брана скрутила в три погибели боль, впившаяся в тело миллионами стальных иголок; внутренности запросились наружу.
Когда Бран перешел обратно невидимую черту, боль ушла, но лишь наполовину, и он добрался до города с большим трудом.
Яневар (Рожденный Морем поймет потом, что старый рыбак сильно не доверял Ведунье) сам оказал помощь гостю, и тот, вопреки всем уговорам, попробовал уйти из города другим путем – по линии морского берега.
Результат опять оказался нулевым, только теперь не оказалось никаких невидимых черт: Бран просто вернулся на то место, откуда начал путь. У лачуги старого рыбака…
…«Замкнутый круг, замкнутый круг, проклятый замкнутый круг.., – обхватил голову руками Бран. – Весь город – это замкнутый круг, а люди – марионетки… Двадцать один день среди людей, которые людьми не являются…»
…«Но если верить Элии, они все – мои отражения…»
…«Двадцать один день в городе, не знающем любви…»
Еще одна вспышка боли – разрывалось сердце. В памяти Брана всплыл тонкий стан Миаллы, дочери сапожника, подарившей ему тот самой мешочек из кожи, ее лучистые голубые глаза, нежная розовая кожа, которой Бран касался с дрожью в руках и трепетом в сердце, губы, дарившие ему сладчайшие поцелуи. Но светлые воспоминания были перечеркнуты кроваво-алой чертой горечи: любовь оказалось мимолетной, была сладким раем всего две недели и обернулась изменой.
– Я пошутила.
– У вас так шутят?
Неизвестно, существовал ли Бран до своего рождения в пучинах моря, но он нес с собой иное понимание жизни, нежели у обитателей городка; с трудом, но все же понимал единственно Ведунью. Ее рассказы об абсолютной свободе тешили сердце – Бран так хотел вырваться из заколдованного круга города, хотел, но не мог. Искать причины в себе было тщетно; он ведь еще и не был личностью по-настоящему и совершенно себя не знал.
…Яневар в то утро появился внезапно, и Бран вздрогнул, когда услышал свое имя.
– Извини, не хотел тебя испугать, – извинился старик, приближаясь и волоча за собой шлейфом огромную, тяжелую тень. – Значит, ты знаешь уже и страх. Немудрено, поведешься с Ведуньей – считай, спокойная твоя жизнь окончена.
– Ты о ней пришел поговорить? – сухо спросил Бран.
– Не только. В основном – не о ней.
Яневар, кряхтя, уселся на песок, и взглянув на него, Бран увидел будто бы совсем другого человека. Старик-рыбак и так выглядел немолодо, но в то утро казалось, что он постарел еще лет на десять. Лицо осунулось, покрылось сетью глубоких морщин, в которых уже не пряталась усмешка, на щеках кожа обвисла, а глаза налились кровью и смотрели с мукой на Рожденного Морем. В них таился вопрос – а может быть, и ответ, но тот ответ, которого Бран не хотел слышать.
От всплеска противоречивых чувств и нараставшего в нем плохого предчувствия Бран сделал шаг назад.
– Ты каждое утро ходишь сюда, – начал вполне нейтрально Яневар. Взгляд Брана упал на руки старика – они были белее мела и дрожали. Создавалось такое впечатления, что Яневара убивает горе, либо он долго и мучительно на что-то решался и вконец решился.
– С вами все в порядке? – спросил Бран осторожно.
– Не об этом сейчас. Ты каждый день сюда ходишь, да? – в тревожном голосе появились нотки нетерпения.
– Да.
– И слушаешь море?
– Слушаю.
– Что же оно тебе говорит?
– Многое, но я почти ничего не слышу, – признался Бран. – У него свой язык.
– Да… свой язык, – кивнул Яневар, и лицо его слегка смягчилось. – И оно ничего не говорило тебе в последнее время?
Бран не мог понять: скрывал что-то Яневар и не хотел, чтобы Бран это узнал или, наоборот, спрашивал об осведомленности насчет важного известия.
– О чем ты?
– Да ни о чем хорошем. Откуда ты пришел, Бран?
– Я не знаю.
– Врешь.
Тон старика не терпел возражений, и Бран лишь тихо мог ответить:
– Нет.
– Врешь. Ты пришел на погибель нам. Ты пришел, а по твоим пятам идет смерть.
– Нет! О чем ты говоришь, я не понимаю тебя.
– Понимаешь! Или нарочно дуришь меня, или даже себя смог обдурить. Ничего не помнишь, а по твоим следам сюда идут гончие смерти. Вынюхивают тебя, а вместе с тобой уничтожат весь наш город – и спасения нет, нет!
– Ты в порядке? Ты… нормально себя чувствуешь, дедушка?
Обращение прозвучало даже с иронией, хоть Бран и вложил в него все душевное тепло.
– Я вчера ходил на рыбалку и слушал море. Оно плескалось у бортов моей лодки и тихо плакало. Шептало мне о том, что принесло нам на погибель тебя и принесет еще саму Смерть, когда придет время. Из-за линии, где небо сходится с морем, к нам придет корабль с чудовищами. Они лишены половины души и половины тела, а их мечи рассекают тело человека как масло. Это описано в наших легендах и это чувствуют мудрейшие, лишь о тебе ничего не говорят свитки, но ты явился провозвестником ужасных дней…
– Я не знал. Не хотел, – выдавил Бран. – Я не тот, за кого ты меня принимаешь.
– Не знал, не хотел… Что за слова! Ты туп как пробка, так что я уже верю, что ты рожден недавно и ничего не понимаешь. Мы все марионетки здесь, и даже ты не исключение; тебя послал кто-то из высших. Хочешь объяснить все существующее собственными желаниями, мотивами, действиями – ха! Кроме рока и божьей воли нет объяснений. Все в них, они – во всем. И в том, что ты пришел к нам, и в том, что Ведунья тебя зачаровала и подчинила своим планам – хотя кто тут разберет, она тебя впутала или ты ее.
В Бране нарастало чувство отторжения.
– Я не хочу тебя слушать, Яневар.
– Не хочешь – не слушай. Но подумай, каково мне, приютившего змею у себя на груди, каково мне, выловившему тебя и приведшему в дом, любезно расположившему у себя!!! Не будь я старик и не знай, что ты победишь меня, я бы прирезал тебя сейчас. Хотя нет. Что этим сейчас исправишь, да и не такое я ничтожество, как ты, чтобы убивать!!!
И в спину уходящему Брану полетело грязное ругательство, выплюнутое сквозь зубы… Рожденный Морем понимал, что в этот вечер ему приходить ночевать не стоит.

– Бедный старик совсем спятил, – промурлыкала Элия, ласково гладя Брана по щеке и влюбленным взглядом пытаясь расковать его, волновавшегося. – В такие годы немудрено лишаться разума, особенно здесь, в нашем городе.
– Нет, нет, не хочу слышать, – Бран мягко освободился от объятий Ведуньи и отошел к окну, всматриваясь в таинственно зеленевший впереди лес. Дом Яневара был самым близким к морю, Ведуньи – напротив, самым далеким. – Почему так? К чему это все? Я не хотел ничего плохого жителям города и…
Элия, грациозно покачивая бедрами, – отчего Бран не замечал ее красоты раньше – подошла, повисла на плече и нежно продолжала разговор:
– Как же ты еще ничего не понял, милый? Я говорю тебе это каждый день, но ты никак не хочешь этого понять. Нет никого из нас, всего этого города нет, есть лишь ты. А ты обладаешь свободой, делаешь выбор и создаешь реальность вокруг себя. Ты обладаешь большей силой, чем остальные призраки и поэтому являешься богом для этого мира, ты можешь одним щелчком пальцев уничтожить нас всех; а мы всего только твои возможности, среди которых ты волен выбирать. Выбрав меня, ты стал обладать еще большей силой, потому что я предложила тебе путь свободы – теперь для тебя вовсе нет преград.
– Так я был тоже призраком – таким же, как они?
– Был, – согласилась Ведунья. – Но я помогла тебе, да и с самого начала ты… призраки тоже бывают разные и приходят из разных миров. Они отражения, и ты оказался отражением кое-кого очень могущественного, ты даже знаешь его. А я не призрак, я всего лишь проявление воли Его, призвавшего тебя из небытия и облекшего в плоть.
Бран все понял. Наконец-то нашелся ответ – тот самый, которого он и ждал все эти дни, которого добивался от моря, от леса, от людей, ничего не знавших и не желавших знать… Все улеглось, все сошлось, и Бран ощутил неземную радость откровения, когда светлое чувство рвется из груди смехом и словами: «Наконец-то!», в котором есть место и счастью за себя, постигшего истину, и за все человечество, любовью к которому исполняешься в одно мгновение. Впервые. Хотя его отражению – или тому, чьим отражением он являлся – эти чувства были известны хорошо.
– У нас еще одна ночь до того, как я уйду, – тихо прошептал Бран-Фейрен и получил в ответ кивок и поцелуй. – Только один еще вопрос… что значит имя «Фейрен»?
– На одном из языков, которые мне известны, это имя примерно означает «Праведник».
…А утром Фейрен, за ночь познавший всю глубину бытия, один выживший в опустевшем городе, пришел на берег. Камешки светились, прокладывая ему дорогу через море – и он ушел на Другой Берег, который являлся ему в снах.
На тот Берег, что зовется Реальностью.

22-29 марта 2005 г.

<<< вЕРНутЬсЯ нА ГлАвнУю стРАНиЦу