Ночью высыпали звезды, и небо стало казаться плащом фокусника, вывернутым наизнанку. На столе, будто раскинула белые крылья подбитая птица, лежали скомканные листы.
– Пожалуй, и смерть не бессмыслица, – размышлял Максим Добреев, склонясь над столом. Сизый дымок из трубки запутывался в его седых волосах, а сеть морщин, обрамлявшая улыбку, была похожа на лабиринт без выхода. – Но что она – отсутствие жизни или всего лишь ее проявление?
У порога стояли сапоги, собравшие дождь в этот унылый вечер, а у шкафа стояла лужа стекшей с плаща воды. Максим живо помнил еще, как столпились вокруг скорбные люди и как медленно тянулись, будто пластилин, чужие слова и свои мысли. Время шло, но все более медленной поступью, а линия жизни преломилась в стакане невыплаканных слез и пошла дальше по другой траектории.
– Прямая или отрезок жизнь, сказать сложно, – заключил Максим, не в силах подавить зевоту. – Скорее, кривая – вот только как предугадать, куда она потом повернет?
Через секунды трубка уже лежала в компании недописанных рассказов, краешком задевая липкий кружок от когда-то стоявшего здесь стакана с чаем. А Максим топил глаза в затаившейся за окнами темноте, а сознание – в мыслях.
– Мысли – как семечки, слова – шелуха. Но шелуху эту редко удается отделить от зерен.
От погони слов нелегко уйти, и Максим знал это, познавал долгими бессонными ночами, без возможности выбраться из запутавших его сетей. Вдохновение приходило с восходом луны, а вместе с ним – и воспоминания, и мечты, и идеи… А что теперь будет? Кошмары? Гнетущее чувство вины, ложное, но непреодолимое?
Максим уже видел, как тени подбираются к его стулу и лижут деревянные ножки. Скоро они накроют всю комнату, и не спасет даже хиленькая свечка, приютившаяся в углу возле книг. И единственной капелькой света окажется седая голова Максима Добреева, так и оставшегося сидеть у окна, мучимого бессонницей и злой сворой воспоминаний…
На плечи его будто бы взвалились все прожитые годы, тяжесть пройденного клонила в сон, но Максим сам был рад мучить себя. Где-то глубоко в душе зловещим призраком поселилась настырная мысль: «Я это заслужил». Да и дремота не защищала от остроты сотни невыполненных долгов, напомнивших о себе с близостью смерти.
Шесть романов и четыре повести не увидели свет. Десять больших заповедей, которые Максим завещал людям, да не смог передать. Что делать – в них не было ничего, что с восторгом принимается сегодняшним читателем. Ни длинноухих и прекрасных эльфов, поражающих своей мудростью и надменностью, ни обнаженных красоток, стреляющих с двух рук, ни псевдоромантических героев-уголовников. Максим писал о Боге все долгие шестьдесят лет с того момента, когда первые строчки легли на обложку школьной тетради – маленьким письмом к Всевышнему.
Старость почему-то склонила к рассказам, но они не хотели заканчиваться, и сюжетные линии подобно нитям переплетались и путались, выскальзывали из отказывавшихся подчиняться рук. Мудрость редко совместима с силой, горько думалось Максиму. А самые яркие мысли невозможно привести в порядок. Может, и в этом хаосе есть своя прелесть?
…С тем, что зовется смертью, Максим столкнулся в пятнадцать лет. У него умер дедушка. Теперь, год за годом, на пороге небытия, жизнь понеслась как экспресс, а любимые и близкие люди оставались далеко позади, будто бумажки, выброшенные из окна поезда. Максим прижимал к груди ту-единственную-что-боялся-потерять-больше-всего-на-свете, но вот и она вырвалась из рук и понеслась по воле ветра в другие края.
Последние звенья цепи, связывавшей Максима с землей, выпали.
– А новые ковать я не слишком силен стал… Жизнь – работа, тяжелый труд. Куешь себе счастье все годы, а как скуешь – так сразу и разваливается.
Вавилонские башни небоскребов за окном усмехались.
– Да, так и с человечеством. Добилось своего счастья, и вдруг поняло, что нет радости ни в свободе слова, ни в торжестве науки, ни в разнообразии вкусов, за которым стоит серость и скука. Сейчас я как будто лучше понимаю мир, он тоже стар, как я, и тоже не знает, жить ему или умирать.
В доме с занавешенными зеркалами, доме, знавшем лучшие годы и помнившим ЕЕ не хуже Максима, было тяжело дышать, и воздух походил на вязкое тесто. Даже если кто-то хотел рассмеяться, разрядив обстановку и прогнав злых духов смерти, смех этот тут же оборачивался в плач. Здесь сам воздух был плачущим.
– А горе и радость по сути одно. Может, я и рад чему-то, да только чему?
– Тому ли, что идеи мои истерлись временем, как истираются старые штаны – и не помогут уже никакие заплатки?
– Тому ли, что я опять один, как родился, так и помираю – один?
– А что в этом радостного?
– А и что печального?
– Все одно – жизнь…
– …и смерть тоже жизнь.

Все смешалось в капельке огня, медленно ползущей по стенке бутылки с шампанским. Конец двадцатого века, тридцать пять лет на двоих и одна на двоих мечта.
Она богиня. Улыбается своей загадочной улыбкой и скрывает в уголках глаз тайну, которую невозможно раскрыть. Прелестно морщит носик и смеется, когда Максим сбивчиво и косноязычно объясняет ей, почему мы воспринимаем жизнь как цепочку последовательных событий и какой в существовании смысл. Смеется, а сама лукаво поглядывает на него с неприкрытым восхищением и теплом.
Ему только это и нужно. Внимание, свободное от интерпретаций; споры, конечно, помогают многое осмыслить на более глубоком уровне, но и они надоедают со временем.
Уже через пять минут Максим теряет суть того, о чем он только что говорил, и уподобляется бабочке, в свободном полете пойманной сачком. Под теплыми лучами солнца – Юлиной улыбки – тает он вместе со своими нелепыми словами.
А потом будут вечные слова, уже давно ему опротивевшие, но так уместные сейчас…
– Вечность – это мгновение, так что все сказанное нами вечно.., – не упускает момента вставить афоризм Максим.
– Вечность – это любовь, но не всякая любовь истинна…
Юлиным словам вторят воспоминания Максима, но он отшвыривает их прочь. Всякая любовь вечна, но и всякая мгновенна. Да и любая истинна…
Юля – девушка красивая и необычная. Максиму нравится ее умение быть непредсказуемой, оставаясь в то же время и чуткой, и доброй. «В каждом человеке должно быть немного от безумца», – говорит частенько Максим, и в Юле эта безуминка есть.
Сиротливо приютясь на краешке стула, Максим поверх бутылки и бокалов смотрит на девушку. На ее прекрасные волосы цвета белого золота, на ее васильковые глаза и остренький вздорный подбородок. Та отвечает ему взглядом, и глаза их встречаются, будто бокалы, которые столкнутся мгновениями позже.
– Что ж, тогда за любовь.
– Это прекрасно.
Максим непроизвольно запрокидывает голову, и с потолка на него смотрят сюрреалистичные чудовища коричневых разводов на белом. Здесь когда-то «выстрелили» домашним вином. «А ведь это тоже искусство».
– Следы от многочисленных пьянок? – смеется Юля, озаряя круглое веснушчатое лицо белозубой улыбкой.
– Не моих.
«Чудо как хороша», – качает головой Максим.
– Интересно, что здесь можно увидеть?
– Да что угодно. Мы с братом находили и голую женщину, и инопланетян, и крокодилов… на что только фантазии хватит.
– Чего это тебя на обнаженных женщин тянет? – Юля перегибается через стол, и лица их с Максимом оказываются в каких-то двадцати сантиметрах друг от друга. – М?
– Ну не на мужчин же…
Через полчаса они снова смотрят в потолок, но уже из постели. Максим теребит локон Юлиных волос, и ему кажется: только что он испытал максимальное единение с другим человеком – до такой степени, что перестаешь различать границу своего и чужого тел.
– Любовь – это когда любишь свое отражение в другом человеке, – заявляет Юля.
– Любовь – это когда любишь чужое отражение в себе, – возражает Максим.
Единство противоположностей и противоположность сходного, вот что они являют собой. Пока они осознают глубину этой мысли, деревья не раз поменяют листву, а узел их жизненных путей будет закручиваться все туже, и туже, и туже. Будто цепями будут скованы они друг с другом, а ничего поделать не смогут и не захотят…
Будут вместе готовиться к занятиям – игнорируя то, что учатся на разных факультетах. Будут бродить вдвоем по берегу реки и ловить свежесть, приносимую с воды. Будут коротать вечера за кружечкой кофе и долгими неторопливыми разговорами. Пока не осознают, что стоят в шумной зале посреди большого количества народа, нарядные и счастливые, и слышат ритуальную фразу: «Жених, теперь вы можете поцеловать невесту».
«От чуда добровольно не отказываются», – думает Максим.
«От судьбы не уйдешь», – мысленно соглашается с ним Юля.
И губы их соединяются в поцелуе, и вокруг все радуются, и играет музыка. Внутри сжимается что-то от осознания счастья; мелькает мысль: а ведь только вчера, казалось, мы познакомились с тобой…
– Трубы. Я слышу трубы. Они зовут нас в бесконечность.., – шепчет Юля на ухо, услышав потусторонние звуки, предназначенные ей одной.

– Я слышу трубы.., – еле слышно шептала Юля, умирая у Максима на руках. – Они зовут нас… меня… а ты – догони…
Максим долго не отпускал холодных рук из своих – ему не верилось, не верилось в свое горе, как раньше не верилось в счастье. В глазах, превратившихся в стеклянные бусины, он искал любовь и не находил. И знал, что нет огня, который сможет зажечь в них чувство.

…Мысль изреченная есть ложь…
…Значит, весь наш мир, созданный словом, – ложен?…
Максим физически ощущал, как снежный ком всей произнесенной им лжи задавил его. Писатель, он ощущал смертоносную силу слов и уже сожалел о том, что вовсе родился на свет; из-за трагичности последних минут он был готов стереть всю свою жизнь.
Оставалась только одна надежда: За Гранью будет день, а не ночь.

11-15 апреля 2005г.

<<< вЕРНутЬсЯ нА ГлАвнУю стРАНиЦу